Падение Святого города - Страница 60

— Ты хочешь знать, почему я тебя не убил?

Экзальт-генерал хмыкнул.

— Я бы сказал, почему не попытался убить? Молоденький раб протянул руку из темноты и забрал тарелку Найюра. Золото и кости.

— Трава, — сказал он. — Травы оплели мои руки и ноги. Они привязали меня к земле.

Где-то отворилась дверь. Он ясно различил это в их глазах — в глазах своих так называемых подчиненных. Отворилась дверь, и ужас встал среди них.

«Я вижу тебя».

Казалось, только Конфас ничего не замечает. Будто у него не хватало для этого органов чувств.

— Конечно, — усмехнулся он. — Ведь поле было моим. Никто не рассмеялся.

Найюр откинулся назад, глядя на свои огромные ладони.

— Оставьте нас, — приказал он. — Все.

Поначалу никто не двинулся, даже не посмел вздохнуть. Затем Конфас откашлялся. Сурово нахмурившись, он сказал:

— Делайте… как он сказал. Сомпас попытался возразить.

— Вон! — крикнул экзальт-генерал.

Когда все ушли, Найюр впился взглядом в точеные черты Конфаса.

«Найюр урс Скиоата…»

Конфас кивнул, словно все понимал.

— Я проиграл бы при Кийуте, — сказал он, — если бы верховным вождем был ты.

«…самый яростный из воинов».

— Проиграл бы битву, — отозвался Найюр, — и не только. Конфас хмыкнул над чашей с вином, поднял брови и проговорил:

— Полагаю, империю тоже.

Найюр с изумлением и интересом смотрел на него. У него не укладывалось в голове, что сидевший перед ним мальчишка — это и есть полководец, выигравший сражение при Кийуте много лет назад. Тот человек был непобедим. Он царил над полем битвы, его имя застыло на губах бесчисленных мертвецов. Великий Икурей Конфас.

Это он, Лев Кийута. Шея у него такая же тонкая, как и множество других, сломанных Найюром.

Экзальт-генерал отодвинул тарелку. Он обратил на скюльвенда веселый заговорщицкий взгляд.

— А что живет в сердцах ненавистных врагов? Нет никого, кроме Анасуримбора, кого бы я презирал больше, чем тебя. И все же я нахожу некое успокоение в твоем присутствии.

— Успокоение, — хмыкнул Найюр — потому что ты относишься к миру как к собранию твоих военных трофеев. Твоя душа ищет лести — даже во мне. Ты видишь себя во всем, как в зеркале.

Экзальт-генерал моргнул, затем тихонько рассмеялся:

— Не надо преуменьшать, скюльвенд.

Найюр вонзил кинжал в тяжелый стол, заставив подскочить чаши, блюда и самого Конфаса.

— Вот, — прорычал он, — вот! Вот что такое мир на самом деле! Конфас сглотнул, отчаянным усилием сохранив на лице маску добродушия.

— И что же это значит? — спросил он. Варвар осклабился.

— Даже сейчас он заставляет тебя двигаться.

Икурей Конфас облизнул губы. Стиснул зубы. Красивое лицо напряглось. Почему гнев так сильно искажает красивые лица?

— Смею тебя заверить, — ровным голосом начал Конфас, — я не боюсь…

Найюр ударил его так сильно, что опрокинул на спину.

— Ты ведешь себя так, словно живешь уже вторую жизнь! — Найюр согнулся и вскочил на стол. Чаши и блюда полетели во все стороны. Глаза Конфаса от ужаса стали огромными, как серебряные таланты. Он отползал от Найюра по подушкам. — Словно знаешь, чем она кончится!

Конфас очнулся от оцепенения.

— Сомпас… Сомпас!

Найюр перепрыгнул через стол и ударил его по затылку. Экзальт-генерал упал. Найюр расстегнул свой пояс и сорвал его. Захлестнул им шею Конфаса и заставил того подняться на колени, рывком притянул всхлипывающего противника к столу, бросил грудью на стол и стал бить лицом о его собственное отражение — раз, другой…

Он поднял взгляд и увидел рабов, столпившихся в темноте с воздетыми руками. Один из них плакал.

— Я демон! — вскричал он. — Демон!

Затем повернулся к Конфасу, содрогавшемуся под ним на столе. Некоторые вещи требуют точного объяснения.

Восход. Свет озарил восточную колоннаду, окрасив ее оранжевым и розовым. Легкий бриз принес запах кедра и песка. Казалось, вся Джокта просыпается от прикосновения утра.

Найюр смахнул на пол чашу с вином. Она звякнула о плиты, затем беззвучно покатилась по коврам. Он сел на краю постели, потер переносицу, затем пошел к бронзовому умывальнику у западной стены. Глядя на геометрические фрески с вписанными в них овалами, омыл бедра, запятнанные кровью и мерзкой грязью. Затем нагим вышел на террасу, на солнечный свет. Пока он шел к балюстраде, Джокта тихо расплывалась в утреннем свете, как капля масла в воде. Где-то ворковали голуби. С восточной стороны, черные на фоне золотистого моря, корабли качались на якорях у входа в бухту. Нансурские корабли.

Значит, сегодня.

Он оделся сам, одного из рабов послал к Тройатти. Капитан перехватил его по дороге к казармам.

— Пошли людей на корабли, — сказал Найюр. — Мы опустим цепь у входа в гавань только тогда, когда все суда будут обысканы. Затем я желаю, чтобы ты лично собрал Конфаса с его генералами и отвел их в гавань. На Большую пристань. Возьми как можно больше людей.

Молчаливый конриец послушно внимал, почесывая свазонд на руке. Потом кивнул, коснувшись бородой груди.

— И что бы ни случилось, Тройатти, — добавил Найюр, — охраняй Икурея.

— Тебя что-то беспокоит, — заметил капитан.

На мгновение Найюру показалось, что они с Тройатти друзья. Еще с Шайгека капитан и его солдаты называли себя хемскильварами, «людьми скюльвенда». Он учил их обычаям своего народа (тогда это казалось ему важным), а они следовали за ним из присущего юности странного стремления обожать кого-то. Они не оставили Найюра даже после того, как Пройас подчинил их другому командиру.