Падение Святого города - Страница 75

На следующий день на пути попался энатский козопас. Старый дурак появился внезапно, и, прежде чем Найюр успел сказать хоть слово, Серве убила пастуха. Почва была слишком каменистой, чтобы зарыть тело, потому пришлось навьючить его на одну из свободных лошадей — что, конечно, совсем измучило животное. Хищные птицы, постоянно маячившие на окраине мира и на Той Стороне, почуяли мертвеца и полетели следом. Кружившие над головами стервятники выдавали их, как поднятое до облаков пламя. Ночью Найюр и его спутники пересекли долину и, хотя небеса были чисты, а ночь лунная, сожгли труп.

Они ехали еще неделю по неровной энатпанейской местности, избегая человеческого жилья, за исключением одной жалкой деревеньки — они разорили ее ради забавы и съестных припасов. Дне последующие ночи небеса были затянуты тучами, тьма стояла почти непроглядная. Найюр раскалил свой клинок на небольшом костерке, а затем нанес шрамы на плечи и грудь. Так он отметил жизни, взятые в Джокте. Он избегал смотреть на Серве и двух других сидевших напротив него существ, молчаливых и бдительных, как леопарды. Закончив, он обрушился на них, только чтобы потом заплакать от раскаяния. В их глазах не было осуждения. Не было человечности.

Трижды по ночам они замечали факелы нансурских преследователей, и, хотя Найюру казалось, что каждый раз они все дальше, его это не радовало. Странное состояние — бежать от незримой погони. У невидимок не найти слабостей и уязвимых мест, делающих людей людьми. Они стали для Найюра чем-то неопределенным и неутомимым, разрастались до размеров некоего закона — нечто, выходящее за пределы обычной жизни и повелевающее ею.

Каждый раз, когда Найюр видел нансурские огни, они выглядели знамениями чего-то великого. И хотя сам он ехал вместе с проклятыми, ему казалось, что вся мерзость осталась за горизонтом позади. Север стал деспотом, Запад — тираном.

Они мчались без сна, залитые луной пейзажи сменялись солнечными долинами, и Найюр углубился в странности своей души. Он предполагал, что сошел с ума, хотя чем больше раздумывал об этом, тем сильнее сомневался в смысле слова «безумие». Несколько раз ему доводилось руководить ритуальным убийством утемотов, которых старейшины племени признавали безумными. Согласно писаниям, люди впадают в бешенство, как собаки или лошади, и точно так же их следует убивать. А айнрити, насколько он знал, считают безумие делом рук демонов.

Однажды ночью, в самом начале Священной войны — почему, Найюр уже не помнил, — колдун взял грубый пергамент с картой Трех Морей и расправил его на медном тазике, наполненном водой. Проткнул на карте несколько дырок разной величины, поднял масляную лампу, чтобы прибавить света, и на темной схеме сверкнули капельки воды. Каждый человек, объяснил он, это прокол в ткани бытия. Точка, откуда потустороннее проникает в мир. Он пальцем коснулся одной из капель. Вода растеклась, чернила на пергаменте рядом с ней расплылись. Когда испытания ломают людей, говорил колдун, потустороннее просачивается в мир.

Что и есть безумие, заключил он.

Тогда на Найюра это не произвело впечатления. Он презирал чародея, считая его одной из слабых душонок, вечно ноющих под взваленным на себя грузом. Все его речения Найюр сразу же отметал. Но теперь истина того урока стала неоспоримой. Нечто иное поселилось в нем самом.

Это было странно. Иногда Найюру казалось, что два его глаза подчиняются разным хозяевам и видят только войну и потери. Иногда ему чудилось, что у него два лица: честное внешнее, открытое солнцу и небу, и коварное внутреннее. Он сосредоточивался и почти чувствовал сокращения мышц того, кто в нем поселился, прямо под его собственными мускулами, натягивавшими кожу. Но ощущение было мимолетным, как тень ненависти в глазах брата, и глубоким, как костный мозг, запертый в живой кости. Свое и чужое не разделялись! Найюр не мог этого постигнуть. Как такое вообще возможно? Пока оно думало, он просто был…

Да, капля растеклась, потустороннее просочилось. Колдун говорил, что важно понять происхождение безумия. Если тобой овладело божество, ты можешь стать провидцем или пророком. Если же демон…

Опыт чародея не вызывал сомнений. Он совпадал с мучительными интуитивными догадками Найюра. Помимо прочего, он объяснял странное родство между безумием и прозрением — почему одних и тех же людей считали то сумасшедшими, то провидцами. Единственной проблемой, конечно же, оставался дунианин.

Он противоречил всему.

Найюр видел, как он скручивает корни людей и повелевает ростом их ветвей. Питает их ненависть. Лелеет их стыд и тщеславие. Вскармливает их любовь. Пасет их оправдания и веру! Он использует самые простые слова, самые земные средства.

Дунианин действовал так, словно в карте чародея не было ни дыр, ни капель-душ, ни воды, знаменующей потустороннее. В его мире ветви одного человека могли стать корнями другого. И этим элементарным допущением он подчинил себе действия тысяч людей.

Он получил власть над Священным воинством.

От этого откровения у Найюра закружилась голова. Ему почудилось, что он пребывает одновременно в двух мирах: один был открыт, и корни людей в нем привязывали их к чему-то запредельному, а другой закрыт, и те же корни полностью изолированы. Что значит быть безумцем в закрытом мире? Но такого мира попросту не может быть! Замкнутый сам на себя, бесчувственный. Холодный и бездушный.

Должно быть что-то еще.

Кроме того, Найюр решил, что не может сойти с ума, поскольку его больше не связывает происхождение. Он отбросил все земное. У него нет даже прошлого. Он помнит только настоящее. Он, Найюр урс Скиоата, и есть источник того, что было прежде. Он сам стал собственным основанием!