Падение Святого города - Страница 54

— В том, что мы видим, есть много красоты. Так много красоты! — с насмешливой красноречивостью произнес он. — Но в том, что мы чуем, — правда.

Смех присутствующих стих, отозвавшись на опасное изменение темы. В одно мгновение веселье исчезло.

— Правда! — с яростью воскликнул Ксинем. — Мир провонял ею! — Он попытался встать, но вместо этого повалился на задницу. — Я чую всех вас, — провозгласил он, словно отвечая на их ошеломленное молчание. — Я чую, что Акка боится. Я чую, что Пройас скорбит. Я чую, что Эсменет хочет трахаться…

— Довольно! — воскликнул Ахкеймион. — Что это за безумие? Ксин… каким дурнем ты стал!

Маршал расхохотался, охваченный внезапным и невероятным здравомыслием.

— Я все тот же, кого ты знал, Акка. — Он утрированно пожал плечами и протянул руки ладонями вверх. — Только без глаз.

Ахкеймион вздохнул. Почему же до этого дошло? Ксин…

— Мой мир, — продолжал Ксинем, ухмыляясь почти добродушно, — разорван пополам. Раньше я жил среди людей. Теперь живу среди задниц.

Никто не смеялся.

Ахкеймион встал и поблагодарил Пройаса за гостеприимство. Конрийский принц сидел мрачный и молчаливый, как могила. Несмотря на смятение, Ахкеймион понимал, что Пройас использует Ксинема в качестве наказания. Перевернув старые понятия, Келлхус переписал и беды множества людей.

Ксинем закашлялся, и Ахкеймион увидел, как от этого звука Эсменет вздрогнула. Маршала терзал не только дурной нрав. Он выглядел все хуже.

— Да, Акка, — сказал Ксинем. — В любом случае, беги отсюда. — Несмотря на бледность, его усмешка казалась здоровой.

— Я пойду с тобой, — сказала Эсменет. Ахкеймион сумел только кивнуть и сглотнуть комок. «Что с нами творится?»

— Обязательно спроси ее, — прорычал им вслед Ксинем, — зачем она трахается с Келлхусом!

— Ксин! — воскликнул Пройас скорее в ужасе, чем в гневе.

С мятущимися мыслями и горящим лицом Ахкеймион повернулся к своему бывшему ученику, но краем глаза заметил, что Эсменет удерживает слезы.

«Эсми…»

— А что? — с насмешливым добродушием расхохотался Ксинем, — Значит, только слепец видит? Неужели таковы издревле сужденные нам пути?

— Если ты страдаешь, — ровно сказал Пройас, — я все стерплю. Я поклялся тебе, Ксин. Но кощунства я не потерплю. Ты понял?

— Конечно, Судия Пройас.

Маршал откинулся на подушки в пьяной расслабленности. Когда он вновь заговорил, голос его был странным, путаным, как голос человека, утратившего надежду.

— «Тогда велел он Хоромону, — процитировал Ксинем, — довериться его рукам и сказал остальным: "Вот человек, вырвавший глаза врага своего, и Бог поразил его слепотой". Затем плюнул он в каждую глазницу и сказал: "Вот человек согрешивший, а ныне я очистил его". И Хоромон закричал от восторга, ибо был он прежде слеп, а теперь прозрел».

Ахкеймион понял, что он цитирует «Трактат», знаменитый момент, где Айнри Сейен возвращает зрение ксерашскому вору. У айнрити выражение «глаза Хоромона» означало откровение.

Ксинем повернулся от Пройаса к Ахкеймиону, словно от врага меньшего к врагу большему.

— Он не может исцелять, Акка. Воин-Пророк… не может исцелять.

Ахкеймион надеялся, что воздух за стенами шатра Пройаса будет чистым и свободным от безумия, сгустившегося внутри. Так и оказалось. Небо было чистым, хотя не столь ясным, как в сухие ночи Шайгека. Дым, остро пахнувший сырыми дровами, плыл по просеке, как и рассеянные звуки близких голосов — конрийцы пили у костров. Ахкеймион поглядел на Эсменет и улыбнулся, словно испытал облегчение. Но она смотрела мимо. Где-то и соседнем шатре слышалась пьяная яростная ругань.

«Он не может исцелять, Акка».

Оба они молчали, пока шли рука об руку по темным проходам между проступавшими во мраке шатрами. Горели костры. Его левую руку жгли воспоминания о том, как он прежде держал Эсменет за руку. Он проклинал жажду, которая все еще терзала его. Почему после всех этих жутких и чудесных событий он все еще помнит, как обнимал ее? Мир бушевал, требовал от него ужасных свершений, а он хотел слушать лишь ее молчание. «Я иду, — напоминал он себе, — в тени Армагеддона».

— Ксин, — вдруг произнесла Эсменет. Она говорила с запинкой, словно долго размышляла, но так и не пришла ни к какому выводу. — Что с ним случилось?

У Ахкеймиона учащенно забилось сердце, так глубоко поразили его эти слова. Он решил молчать. Даже идти рядом с ней в темноте мучительно, а уж говорить…

Он посмотрел вниз, на сандалии.

— Считаешь, это глупый вопрос? — резко спросила Эсменет.

— Нет, Эсми.

В том, как он произнес ее имя, было слишком много откровенности — слишком много боли.

— Ты… ты даже представить себе не можешь, что открыл для меня Келлхус! — воскликнула она. — Я тоже была Хоромоном, а теперь… Теперь я вижу, Акка! Он открыл мне мир! Женщина, которую ты знал, которую ты любил… ты должен понять, что та женщина была…

Он не мог этого слушать и перебил ее:

— В Иотии Ксин потерял больше, чем просто зрение. Четыре шага в молчании и мраке.

— Что ты хочешь сказать?

— Напевы Принуждения, они… они… — Он осекся.

— Если уж я глава шпионов, я должна это знать, Акка. Эсменет была права — она должна знать. Но она настаивала совсем по другой причине, и Ахкеймион это понимал. Люди, избегающие друг друга, всегда стараются говорить о ком-то третьем. Самый удобный путь между фальшивой веселостью и опасной правдой.

— Напевы Принуждения, — продолжал Ахкеймион, — неверно называются. Они не являются, как думают многие, «душевной пыткой». Наши души — не просто слабые сущности, поддающиеся колдовским инструментам, как тело поддается материальным. Принуждение совсем другое. Наши души совсем другие…