Падение Святого города - Страница 127

127

Язычники начали атаку сначала беспорядочно, словно горсти семян посыпались с дерева, а затем организованно. Словно сдвинулся горизонт, темный и пестрый. Тидонцы заметили треугольный стяг Кинганьехои, прославленного Тигра Эумарны.

Люди Бивня сжали зубы и пригнулись, сжимая копья. Весь мир дрожал от нетерпения.

— Шайме! — вскричал седовласый граф, выскакивая вперед. И все ответили ему как один:

— Шайме! Шайме! Шайме!

Затем голоса утонули в треске дерева, ржании лошадей и звоне мечей. Раздавались предсмертные крики. Гауслас, сын графа Керджуллы, пал первым из высокородных. Ему снес голову сам Кинганьехои в сверкающем серебряном шлеме. Воины завыли от горя, но не сломались, как и тидонцы. Эти железные люди сокрушали щиты, ломали сабли своими длинными зазубренными мечами, разбивали головы пронзительно ржущим коням.

Затем, как по волшебству, они остановились перед черно-синими водами. Речной берег был захвачен.

Вельможи Эумарны были перебиты или разогнаны, но передышки айнрити не получили. Словно разъяренные осы, фаним собрались у флангов Священного воинства и позади него, охватили Людей Бивня огромной дугой и стали осыпать их стрелами. Раненые падали под копыта. Плацдармы у мостов были отбиты, и айнритийские командиры срывали голос, призывая солдат удержать мосты. Вокруг кипела сеча. Но фаним уже спускали деревянные плоты, которые мастодонты притащили от ворот Тантанах, и всадники грузились на первый из них. Все больше и больше стрел летело в айнрити.

Граф Готьелк посмотрел на белые стены города и увидел, что король-регент Чинджоза и его айноны пребывают в полном смятении. Многие еще толпились на парапетах. Выругавшись, Готьелк приказал трубить отступление. Они потеряли Йешималь.

Келлхус произнес колдовское слово, и появилась точка света, озарившая низкие своды. По меркам айнрити, этот зал был пышно украшен, но он не шел ни в какое сравнение с теми, что попадались на пути в глубь чрева Киудеи. Фризы вдоль стен не закрывали глубокой резьбы. Они оказались более сдержанными как по манере изображения, так и по сюжетам, словно принадлежали древним и бесстрастным временам. Однако Келлхус решил, что такая суровость более соответствовала назначению зала. Здесь было что-то вроде выхода канализационного водостока древней обители.

Верстаки и странные механизмы, железные и деревянные, отбрасывали тени на стены. В дальнем конце зала, где потолок опускался так низко, что приходилось пригибаться, под сходящимися желобами стояла цистерна — высохшая и пыльная, как и все вокруг. Около нее в полу открывались два колодца или отверстия, чьи резные края по какому-то извращенному замыслу представляли собой подобие каменных рук, тянущихся из тьмы к четырем распяленным над ними фигурам — по одной на каждую сторону света. Головы фигур были запрокинуты в беззвучном вопле, конечности вцепились в камень от бесконечного отчаяния. Над колодцами висели два шпиона-оборотня, растянутые на железных цепях.

Келлхус подошел к ближайшему из них, перешагнув через висячую воронку — часть заржавевшего передающего механизма. Сколько лет эта тварь висит здесь в полной тьме, терзаемая орудиями пыток, и прислушивается к настойчивому голосу отца?

Жестом он придвинул поближе точку света. Тени закачались, как гигантские пальцы.

Лицевые щупальца были оттянуты в стороны при помощи ржавой проволоки, закрепленной на железном кольце. Устройство из веревок и блоков позволяло поднимать и менять внутренние лица твари.

— Когда ты узнал, что тебе не хватит сил, — спросил Келлхус, — для предотвращения второго пришествия Не-бога?

— Я с самого начала понимал, что это возможно, — ответил Моэнгхус — Но я много лет оценивал вероятности и собирал сведения. Когда ко мне пришла первая Мысль, я оказался не готов.

Черепные коробки тварей были открыты, мозговые доли и молочно-белые извилины обнажены и утыканы сотнями серебряных иголок. Нейропунктура. Келлхус пальцем коснулся одной иголки у основания мозга. Тварь дернулась и напряглась. В яму шлепнулись экскременты. Смрад пополз по залу.

— Полагаю, — продолжал Келлхус, — Вода не совсем избегает тебя… Ведь ты сумел дотянуться до Ишуали и послать сны тем дунианам, которых знал до изгнания.

Сквозь переплетенные цепи он увидел, что отец кивнул, безволосый, подобно древним нелюдям, покрывшим резьбой эти камни. Какие тайны Моэнгхус узнал от пленников? Какой страшный шепот услышал?

— Я умею применять кое-какие элементы Псухе, требующие проницательности, а не страсти. Предвидение, призывание, толкование… Тем не менее мои призывы к тебе едва не убили меня. Ишуаль течет через весь мир.

— Я был твоим Кратчайшим Путем.

— Нет. Единственным.

Келлхус смотрел на два дубовых щита, лежавших на полу с другой стороны от колодцев. Они напоминали створки дверей, только без петель и ручек, и в каждом углу было прибито по крюку, чтобы можно было подвесить прямо под оборотнями. К щитам были прибиты женщина и ребенок: с их помощью отец возбуждал или утолял похоть тварей. Жертвы умерли не так давно — их кровь поблескивала, как воск. Что это, инструменты для допроса или еще один передающий механизм?

— А мой полубрат? — спросил Келлхус.

Глазами души он почти видел его. Пышность, властное величие — сколько раз он слышал эти описания.

Келлхус обошел оборотня с другой стороны, чтобы яснее разглядеть отца. В мерцающем свете, нагой, тот казался иссохшим… согбенным… или сломленным.

«Он использует каждое биение сердца, чтобы все переоценить. Его сын вернулся к нему безумным».

127